Том 10. Рассказы и повести - Страница 26

— Доктор, мамка! — доложил Маркушка и, просветлевший, побежал встретить доктора.

Пожилой сухощавый доктор с рыжими волосами и бачками вошел в комнату, потянул длинным носом, и на его лице пробежала гримаса.

— Ну и душно здесь…

— Точно так, вашескобродие! — ответил матрос, вытянувшись перед доктором. — И дух чижелый… — прибавил он.

— Твоей жене, Ткаченко, и дышать труднее… Как тебя, матроска, звать? — спросил доктор, приблизившись к больной.

— Анной, вашескобродие! — взволнованно и внезапно пугаясь, ответила матроска.

Доктор взглянул на ее лицо и стал необыкновенно серьезен.

— Ты, Анна, не волнуйся… Нечего меня бояться… Твой матрос знает, что я не страшный.

Рыжий доктор в белом кителе проговорил эти ободряющие слова с шутливой ласковостью. Но его мягкий голос слегка вздрагивал. Добрый человек, он был взволнован при виде умирающей молодой женщины, спасти которую невозможно и которой надо спокойно врать, чтобы она не отчаялась, узнав свой приговор. А бедняга как чахоточная, разумеется, и не догадывается, что дни ее сочтены.

— Не бойся, Аннушка… Господин старший доктур добер… Вызнает, что в тебе болит нутреннее, и поможет, — сказал Игнат.

— Я не боюсь, вашескобродие! — промолвила матроска слабым, глухим голосом и старалась приподняться, но не могла и бессильно уронила голову на подушку.

— Не подымайся… не надо, — приказал доктор.

И подумал:

«К чему беднягу беспокоить осмотром. Не все ли равно?»

Но добросовестность врача говорила о долге и об обязанности облегчить хоть последние минуты потухающей жизни.

И, по-прежнему необычайно серьезный и точно в чем-то виноватый, рыжий доктор еще мягче и ласковее проговорил, вынимая из кармана молоточек и стетоскоп:

— Вот послушаем, что у тебя, Аннушка… Не бойся… Не бойся…

Доктор опустился и приложил свое ухо к трубке, уставленной у груди… Слушал, потом постукивал, потом опять приложил свое ухо к сердцу Аннушки.

Она испуганно и стыдливо закрыла глаза.

Матрос напряженно-серьезно смотрел на лысую, блестевшую потом голову. Маркушка, напротив, был торжественно весел. Ему казалось, что доктор узнал, что внутри мамки, пропишет капли, и мамка пойдет на поправку.

Доктор поднялся, прикрыл одеялом матроску и увидал ее жадный вопросительный взгляд…

— Простудилась… Надо тебе полежать… Пропишу капли, и станет легче…

— И скоро можно встать, вашескобродие? — нетерпеливо спросила матроска.

— Скоро! — не глядя на больную, проговорил рыжий доктор.

Он отошел к окну, присел, отдышался, вырвал из своей записной книжки листок, прописал рецепт и, казалось, чем-то раздраженный, подозвал Маркушку.

— Беги в госпиталь, получишь даром пузырек с каплями и… А кто присматривает за матерью?..

— Я.

— Ты? — удивленно спросил доктор.

— Он башковатый, вашескобродие… Все время не отходит от матери! — серьезно промолвил отец.

— Ласковый! — протянула матроска.

Доктор потрепал Маркушку по голове и сказал:

— Как принесешь, дай матери десять капель в рюмке воды… Сумеешь отлить?

— Потрафит! — заметил Игнат.

— К ночи дать еще десять. Завтра утром опять десять капель… Мать лучше будет спать… Не буди… Понял?

— Понял… Мамка ведь скоро поправится от капель, вашескобродие?

— Да…

— Дай вам бог здоровья! — радостно проговорил Маркушка.

И сказал отцу:

— Тятенька! Пока буду бегать за каплями, спроворьте матроску Щипенкову посидеть около мамки… А я живо обернусь!

С этими словами Маркушка исчез и понесся вниз.

— Славный у тебя мальчик, Аннушка… Ну, поправляйся… От капель будешь спать. Сном и уйдет болезнь… Завтра заеду… Не благодари… Не за что!.. — проговорил доктор.

И, обратившись к матросу, прибавил:

— Перетащи кровать с больной к окну… И немедленно!..

— Есть, вашескобродие!

Доктор вышел. За ним пошел матрос и крепко притворил двери.

Доктор остановился и сказал:

— Попрошу старшего офицера, чтоб на ночь тебя отпустили домой.

— Премного благодарен, вашескобродие… Видно, крышка ей? — чуть слышно спросил матрос.

И лицо Ткаченко стало напряженно серьезным.

— Пожалуй, до утра не доживет. Она и не догадывается. Не показывай ей, что смерть пришла…

— Не окажу себя, вашескобродие. Жалко обанкрутить человека.

— То-то.

Доктор уехал.

Угрюмый матрос постоял на улице, выкуривая маленькую трубку.

Затем спрятал ее в штаны и, возвратившись в комнату, проговорил:

— Ну, Аннушка, переведу тебя на новое положение… У окна скорей пойдет выправка.

Матрос передвинул кровать…

— Небось лучше?

— Лучше… Не так грудь запирает…

— Вот видишь… Сейчас пошлю к тебе Щипенкову, пока Маркушка не обернется… А я на корабль…

— Когда зайдешь, Игнат?

— Может, на ночь отпустят… Так за Маркушку за няньку побуду. И побалакаем, а пока до свиданья, Аннушка.

— Отпросись, Игнат…

— А то как же?

— Отпустят?

— Старший офицер хоть и собака, а с понятием. Отпустит.

— Наври. Скажи, мол, матроска дюже хвора…

— Форменно набрешу… А как ты придешь ко мне на баксион и старший офицер увидит, скажу: «Так, мол, и так… Доктур быстро выправил мою матроску!»

IV

Вечером, в восьмом часу, Ткаченко пришел домой.

Больная спала. Дыхание ее было тяжелое и прерывистое. Из груди вырывался свист. Маркушка, свернувшись калачиком, сладко спал на циновке, на полу у кровати, и слегка похрапывал. Комната была залита лунным светом. С улицы долетали женские голоса. Говорили о войне, о том, что будет с Севастополем, если допустят француза.